Афина

 Но встреча состоится...

  Вечером в квартире было прохладно. Лето забежало на минутку — и снова спряталось за тучами. На подоконнике тлели свечи, на столе стояла чашка с травяным чаем, а на диване, под пледом, лежала Вера, закрыв глаза. Ладони — тёплые и пустые, как после долгого путешествия. Игорь пришёл тихо. Разулся, поставил рюкзак и сразу подошёл к ней. — Ты бледная, — сказал он. — Всё нормально? Вера открыла глаза и посмотрела на него с усталой улыбкой. — Сегодня утром… — начала она, и рассказ полился — неспешно, без героики, но с той честностью, от которой дрожит воздух. Про мальчика. Про собаку. Про щит. Про холод в ладони и звенящую пустоту внутри. — Я просто встала — и сделала. А потом… как будто всё из меня ушло. Энергия. Сила. Я чуть не упала. Игорь молча сел рядом. Положил ладонь ей на волосы, погладил мягко, как ребёнка, как ту, которая сегодня удержала смерть своими руками. Он почувствовал: её поле стало тоньше, прозрачнее, будто трещинкой свет проник в стекло. Она держалась, н...

  Город гудел, как пчелиный улей: автобусы, солнце в лужах, голос продавца у овощной лавки. Вера шла домой с двумя пакетами — в одном овощи , в другом — мягкий хлеб, сыр и мясо. День был жаркий, июльский, пыльный, и мысли её были где-то далеко — о детях, о студентах на каникулах, о тех, кто чувствует, как она, и ещё не знает, как это называется. На углу она увидела его. Мальчик. Лет пяти, не больше. Стоял один, в коротких шортах и футболке с мишкой. Глаза — полные слёз. Он не кричал. Просто плакал, тихо, так, как плачут потерянные. Вера замедлила шаг. И тут услышала — не звук даже, а рычание, дикое, надрывное. Через улицу, по диагонали, из-за гаражей выскочила собака. Огромная. Пасть раскрыта, язык чёрный, по губам — пена. Глаза — бешеные, мутные. — Нет, — выдохнула Вера. И всё внутри неё сжалось. Собака неслась прямо на ребёнка. Время распалось. Вера метнулась к мальчику, бросив пакеты. Она встала перед ним, заслонив своим телом. И в этот момент — не думая, не понима...

  Последние недели её сны стали иными. Они не были тревожными, пугающими или странными. Они были… глубокими. Теплыми, будто сотканы из шелка и золота. Ивон словно всплывала из привычной жизни и начинала медленно взлетать — выше улиц, выше крыш, выше времени. Во сне она всегда оказывалась в другом веке. Там не было телефонов, экранов, машин. Только залы, наполненные свечами, шелест платьев, запах духов и воск с позолоты на стенах. XVIII век. Всё внутри неё подсказывало: она здесь не случайно. И не впервые. В этих снах она была другой — волосы убраны в сложную причёску, на плечах шаль, корсет чуть стягивал дыхание, а голос звучал тише, как будто с воспитанной осторожностью. Но в ней была та же Ивон. И всегда рядом — Он. Лицо его было словно прикрыто дымкой, но она знала: это Тео. Он брал её за руку, и они шли по парку, где аллеи шумели листвой, как и сейчас, но звуки были иные. Он смотрел на неё с такой же любовью, как в реальности, только глаза были чуть печальнее, как у тех, кто зн...

 В то утро солнце заливало улицы золотом, а небо было таким ясным, будто город вымыли за ночь. Тео и Ивон вышли вместе. На перекрёстке они обнялись, коротко, но с какой-то глубокой нежностью, как делают те, кто знает: день может быть долгим, но любовь — длиннее. Ивон ушла в сторону бюро переводов, а Тео направился к старому парку, где его ждал человек. Семён Васильевич сидел на скамейке под каштаном, кутаясь в шарф, несмотря на тёплое солнце. Его пальцы дрожали, не от холода — от памяти. — Спасибо, что пришли, — сказал он, когда Тео присел рядом. — Я не знаю, к кому ещё идти. Она... снится. Почти каждую ночь. Молчит. Глядит. И уходит. Елизавета умерла год назад. 50 лет вместе — целая жизнь. И теперь он как будто потерян, недоучившийся жить без неё. — Иногда молчание говорит громче слов, — мягко сказал Тео. — Но мы попробуем услышать её. Они вместе доехали до кладбища. День стоял тихий, ветер лишь изредка колыхал ветви деревьев, и даже птицы пели как-то приглушённо, будто уважали по...

 Лето в Кишинёве дышало жарким светом и запахом лип. В их новой квартире окна были настежь, и ветер играл с полупрозрачными занавесками, как ребёнок с привидением. Работы становилось меньше, а вечеров — больше. Ивон расставила свечи по подоконникам и столу, выбрала белые и сандаловые — «для очищения», как она улыбнулась. Тео только кивнул: — Всё, что пахнет тёплым, я одобряю. Они сидели на полу, опершись о диван, и пили вино из простых бокалов. Вокруг царила тишина, в которой уютно размещались звуки улицы: плеск воды из шланга, далёкий лай собаки, гудение трамвая, будто отголосок другой реальности. — Тео, — тихо сказала Ивон, — ты ведь видишь... тех, кто ушёл? Он поставил бокал и долго смотрел на мерцающее пламя. — Не совсем. Я не вижу их, как живых. Не слышу голосов. Для меня они — фантомы. — Как дым? — Как отпечаток в воздухе. Как эхо мысли, которое застряло между мирами. Ивон на мгновение замерла, будто собираясь с духом, потом произнесла: — А ты когда-нибудь… видел кого-то из м...

Ивон и Теодор никогда не принадлежали одному месту. Их жизнь была соткана из дорог, вокзалов, временных квартир и спонтанных перелётов. Кишинёв, Рим, Варшава, Копенгаген — эти города стали главами в их общей книге. Он — маг, молчаливый, как тень на стене. Она — переводчица, умеющая не только понимать слова, но и интонации душ. Вместе они были как две половинки артефакта: разные, но созданные друг для друга. Работа то соединяла, то разлучала их — словно проверяя прочность уз. Иногда они неделями не виделись, разговаривая только голосом в телефоне или взглядом по видеосвязи, в которой всегда присутствовало что-то большее, чем просто связь. Их объединяла не бытовая привязанность, а магия узнавания, память древней близости, которую не могли разрушить ни время, ни расстояние. В середине июля Теодор сделал важный шаг: он купил квартиру в Кишинёве. — Наш якорь, — сказал он, крепко обняв Ивон в огромной кухне нового жилища. Она рассмеялась: — Пусть только не потянет нас ко дну. — Только вверх,...

  Мой дорогой друг… Если ты читаешь эти строки — остановись на минуту и посмотри на свои ладони. Да, прямо сейчас. Вытяни руки перед собой. Если их две — ты уже счастливый человек. Потому что это значит одно: ты — властелин своей судьбы. Знаешь ли ты, что левая и правая руки — не просто зеркальные отражения? Нет. Если ты правша — то твоя левая рука рассказывает, что тебе дано от рождения. Сюда вложено всё: предки, Вселенная, Бог — назови, как хочешь. Это твой старт. Твоя основа. Твои корни. А вот правая ладонь — это уже ты сам. То, что ты сделал со своей судьбой. Улучшил её? Или испортил? Заблудился? Или вырастил новое? На ладони живут много линий, но главных три — жизни, ума и сердца. Если они чёткие, ясные, глубокие, без разрывов — это хорошо. Значит, ты идёшь по своему пути. Если же они путаются, теряются, обрываются — стоит остановиться и прислушаться к себе. Быть может, ты сбился. Быть может, душа твоя просит перемен. Есть ошибочное мнение, что от длины линии жиз...

  Лето продолжалось мягко и размеренно. Жара ещё не набрала полной силы, и дни тянулись в сладкой неге — зрелые, тёплые, наполненные звуками цикад и ароматами лип. Университет ушёл в отпуск. Вера — тоже. Она позволила себе не спешить: просыпаться позже, пить кофе в тишине и слушать не мир, а себя. Однажды, в середине июля, Проводник вернулся. Он появился в комнате, словно сквозь ткань воздуха, и сел рядом, не сказав ни слова. Просто смотрел, как Вера пьёт каппучино у окна. Потом вдруг сказал: — Ты ведь когда-то умела читать руки. Занималась хиромантией. Почему бросила? Вера улыбнулась. Да, было такое. Ещё в детстве она могла по ладони угадать, кто перед ней: мечтатель или аналитик, любящий или холодный, сильный духом или ранимый. Эти линии вели её, как маленькие дорожки по внутреннему миру человека. — Надо бы освежить знания, — сказала она вслух, а Проводник одобрительно кивнул. С этого дня в доме снова появились книги. Старые, с пожелтевшими страницами, запахом типогра...

  Кишинёв утопал в летнем зное. Утренние улицы были полны света, но город уже начал дышать тяжело — от солнца, от раскалённого асфальта, от шума. Вера и Игорь вновь жили в обычном ритме — работа, встречи, короткие вечера на двоих. Но после Констанцы что-то изменилось. Вера чувствовала: в ней открылся новый пласт. Способность видеть прошлое. Это не было обычным воспоминанием, не было сном или фантазией — это были сцены, как будто вырезанные из времени. Настоящие, живые. Она не знала, что именно стало триггером: древний дом Елены? Старые вещи? Или её род, зовущий сквозь поколения? А может, всё сразу... Теперь ей хотелось узнать, как этим управлять. Не ждать, пока видение накроет её, как волна, а научиться вызывать его. По желанию. По необходимости. — Съездим в Сахарну? — предложил Игорь в пятницу вечером. — Говорят, озеро там чудесное. Люди исцеляются. — Озеро Чудес, — кивнула Вера. — Да, слышала. Монастырь, водопады, скала с крестом... — Сменим обстановку. Может, природа п...

 

 Шестой день в доме Елены был тёплым и светлым. Летнее солнце отражалось в зеркальных стёклах окон, сад благоухал жасмином и розами, и всё вокруг дышало покоем. За эти дни Елена стала ближе Вере и Игорю, чем многие знакомые за годы. Старый род оживал — сквозь видения, воспоминания, вещи и тени прошлого. Вера чувствовала это почти физически: стены начинали говорить, ступени хранили следы, аллеи — дыхание любви и утрат. Утром Вере позвонил Ваныч. Его голос был ровный, но чуть настороженный: — Сегодня вечером — выезд. Едете вы вдвоём, с Еленой и Леонидом. Гости... В доме семьи Рарешей. Смотри внимательно, кто собрался туда... с концом. Вера только кивнула, хотя он не мог её видеть. Она понимала — речь шла о чем-то важном. Не просто приём. Что-то должно было случиться. Дом семьи Рарешей был старинный, но отреставрированный с любовью и роскошью. Повод — 80-летие Богдана, главы рода. Много гостей, угощения, речи, музыка... Всё звучало, будто слегка вразрез с атмосферой, которую ощущала В...

 Слёзы катились по щекам Елены неслышно, будто капли дождя по оконному стеклу. Её руки дрожали, когда она слушала Веру — не потому что не верила, а потому что наконец обрела то, что всю жизнь искала. Она слушала рассказ о предках — Анастасии и Рафаэле — с замиранием сердца, будто слышала свою собственную сказку, только слишком правдивую, чтобы быть просто выдумкой. — Они… они любили, — прошептала Елена. — Но я всегда думала, что это было недолго. Теперь знаю, что любовь осталась. Даже если его не стало… Вера кивнула. — Он не узнал о сыне. Но он был рядом, всё равно. Он оберегал их… даже издалека. Елена плакала, не стесняясь. А потом, немного оправившись, подняла взгляд: — Вера… ты сможешь снова вернуться? Узнать, что было дальше? — Да, — тихо сказала Вера. — Я постараюсь. Если он — тот, кто меня ведёт, — пустит. А он обычно не против. Следующий день начался с тишины. В доме царила особая атмосфера — словно стены уже знали, что будет снова раскрыт узор времени. Вера вновь вышла в са...

  Дом княгини Елены жил по своим часам. В нём не было ни суеты, ни напряжения — только благородная неторопливость, как будто сами стены впитывали и оберегали всё важное. Обед проходил в столовой, украшенной тонким фарфором, старинным серебром и ароматами садовых трав. Елена, прямая и спокойная, беседовала с Верой и Игорем, словно они были родными. — Я чувствую, что вы ещё кое-что можете, Вера, — тихо сказала хозяйка, когда они заканчивали трапезу. — Мои предки хотят говорить. Я чувствую их… особенно здесь, особенно в июне. Вера кивнула. — Я тоже это чувствую. Но сегодня… — она на мгновение задумалась, опуская взгляд в чашку с травяным чаем. — Сегодня я попробую пойти дальше. Может быть… даже увидеть, как всё было тогда, в их жизни. Вечерняя прохлада обволакивала аллею мягким дыханием. Воздух напоминал парфюм из жасмина, влажной земли и чего-то неуловимо вечного — то, что можно ощутить только в местах, где время ходит по кругу. Игорь и Вера шли рядом. Он — в светлой рубашке, без гал...

  Сад был похож на старую мелодию — лёгкую, почти забытую, но едва услышав, узнаваемую до дрожи в коже. Аллея вела меж пышных кустов жасмина, под старыми, точно запомнившими каждую эпоху, деревьями. И вдруг — небольшой диванчик, словно оставленный здесь самой Историей. Старинная кованая спинка, мягкие подушки, немного выцветшие от солнца, но по-прежнему изысканные. Тень от вишни над ними играла на ткани пятнами, как кружево. — Присядем, — предложила княгиня Елена и медленно опустилась на край дивана. Вера села рядом, почувствовав, как сад словно накрыл их покровом тишины. Это была не пустая тишина — в ней было дыхание времени. — Вы чувствуете? — тихо спросила Елена, словно не желая спугнуть хрупкое волшебство момента. — Этот сад знает слишком много. Он старше многих домов, старше меня... Я здесь родилась. Здесь же и хочу умереть, — сказала она просто, без трагедии. Вера посмотрела на неё. Обычно, даже не желая, она видела числа, мерцающие над людьми, как отпечаток даты на док...

  Девять месяцев. Почти год вместе, и всё же не "под одной крышей", не в одной прописке, не в одном ритме. Игорь — истинный Весы, осторожный и вдумчивый, привык сначала взвешивать — и только потом шагать. Он любил Веру. По настоящему, глубоко, даже слишком молча. Но не торопился. А Вера — Овен. В ней пылало пламя одиночества, на которое она привыкла полагаться. Не потому, что боялась близости, а потому, что в её жизни уже три года  был тот, кому не требовалась регистрация и посуда на двоих. Проводник. Ни живой, ни мёртвый, тень света. Он приходил, когда нужно, и помогал разбираться с её даром — видеть дату, а теперь ещё и место, и время ухода туда... В тот июньский день, ровно в восемь утра, под окнами гостиницы остановилась чёрная машина. Водитель — молодой, с прямой спиной и немногословный — вышел, открыл заднюю дверь, кивнул. Ехать — значит ехать. Дорога к дому шла вдоль побережья. Воздух был тяжёл от влаги и цветов. И вот — дом. Каменный, с белыми колоннами, построе...